Поединки Раскольникова с Порфирием Петровичем. Ловкость следователя в опровержении теории

Раскольников сидел напротив Порфирия Петровича, стараясь не выдать своего внутреннего напряжения. В его взгляде было что-то хищное, словно он внимательно изучал противника, пытаясь найти слабое место. Порфирий же выглядел расслабленным и уверенным в своих движениях, как опытный артист на сцене. Его беглая улыбка пронзала воздух острее лезвия ножа.

— Итак, Родион Романович, — начал Порфирий Петрович своим спокойным, побуждающим к признанию голосом, — не будем ходить вокруг да около. Ваши теории весьма любопытны. Думал ли я когда-нибудь о том, что под них можно подвести философию преступления? О, конечно же, думал. Но ведь это вопрос времени, не так ли? Время всегда выдаёт правду наружу.

Раскольников сжал руки, скрывая их напряжение. Эта беседа была игрой, игрой высоких ставок, в которой каждое слово могло стать доказательством против него. Но он не мог просто так сдаться.

— Теории ничего не доказывают, Порфирий Петрович, — произнёс он искренним, но чуть дрожащим голосом. — Они лишь открывают новые горизонты для размышлений и обсуждений.

— Размышлений, да, да, размышлений, — подхватил Порфирий Петрович, поднимая брови в восхищении. — Но размышления порой приводят к отвратительным выводам, которым следует даровать иной курс. В этой связи вы не находите, что преступление требует не только обоснования, но и объяснения на деле?

Раскольников нахмурился, чувствуя, как следователь подбирается всё ближе. Каждое слово Порфирия было как щуп, проникало внутрь его мозга, вызывая в нём эхо преступления.

— Объяснение? Что ж, преступления всегда требуют объяснения, но не всегда его получают, — ответил он твёрдо, отмечая в себе слабину в тоне.

Порфирий снова улыбнулся, словно отметив на карте своей ментальной игры ещё одну точку. Он не отворачивался, его внимание было полностью сосредоточено на Раскольникове.

— Правильно, правильно, — сказал он, понизив голос и прищурившись, словно сократив расстояние между ними. — Преступление, дорогой мой Родион Романович, — это не просто акт, это процесс, требующий не только умения, но и смелости признания. А ещё это ответственность и полное осознание своего выбора. Но вот что меня интересует: способен ли человек признавать собственную вину, когда правда невыносима?

Тишина, заполнившая комнату после этих слов, стала невыносимой. Словно весь мир затаил дыхание, ожидая ответа. И в этой тишине был слышен только звук собственной совести, бьющийся в такт сердцу.

— Истина может быть тяжелой ношей, но кто должен её вынести, если не сам преступник? — наконец ответил Раскольников, глядя прямо в глаза Порфирию.